— Ну да.
— А что там пиликало постоянно в трубке?
— Батарейка у меня села. Вот и сигналит. Не понравилось?
— Батарейка? У вас?
— В смысле в телефоне.
— А то я подумал, в сердце, может, стимулятор какой, или в голове. А рассказ, конечно, так. Плесенью как бы отдаёт. Прописка там, лимитчик. И прописки никакой нет давно. Старорежимный рассказец. Не на злобу.
— Замените на регистрацию. Будет как новый.
— Ну разве на регистрацию… Сколько хотите за него?
— Рассказ хороший. Для себя писал. Когда ещё студентом был и писателем. И поэтом, и философом, лет двадцать назад. Так что насчёт плесени вы несколько правы. Двадцать пять тысяч. И рок-музыкантом тоже.
— Знаю, знаю. Были, были. Теперь другие. Да и тогда другие. Ведь вы что были, что не были. Не состоялись. Были где-то между собой. А в массовом масштабе не видны. За двадцать пять не возьму.
— Тогда рублей.
— Тогда возьму. А чего так легко сдались?
— Товар не ходовой. На любителя. Сами знаете, берут сейчас либо совсем заумное, либо попсу. А таких у меня много. Штук сто. Я их вам до конца года все сплавлю. Вот и посчитайте.
— Почему сплавите?
— Потому что вам понравится. Публиковать сами будете или помочь?
— Печатайте в «Обозрении».
— Выйдет до конца месяца. Рецензии, отклики?
— Сколько?
— От Вайсмана — положительная, от Вайсберга — отрицательная. Футболист поизвестнее скажет в интервью, что читал, оторваться не мог. По тиви политик средней руки отзовётся в позитиве. Ну интернет, само собой. На этой помойке про что угодно много и дёшево. В общем, стандартный пакет. Двадцать пять.
— Надеюсь, долларов.
— Хуже.
— Если в евро, не возьму.
— Подумайте. Вайсман, Вайсберг, футболист. Три миллионщика будут вас хвалить, а вы про какие-то евро.
— Возьму. Если в долларах.
— Берите. Для Вайсмана это не главная статья дохода. Переживёт.
— Делайте. Псевдоним тот же.
— Неужели опять? Как можно печататься под непечатным псевдонимом?
— Я под ним уже более-менее известен. Ребрэндинг — лишние траты, да и риск.
— Тогда накиньте пятёрку. «Обозрение» в тот раз еле согласилось. Там главред фронтовик и ортодокс.
— Где фронтовик? Ему же тридцати нет.
— Тридцать два. Кавказская война. Орден мужества и всё такое.
— Как герою прибавим десять. А за то, что гомик, оштрафуем на девять. Итого плюс один, больше не дам.
— Откуда знаете, что он голубой?
— Вы сами сказали!
— Я?
— Только что. Фронтовик и это самое.
— Ортодокс!
— Ну да.
— Хорошо, плюс один.
— Деньги Саня завезёт. Вы ведь наличными любите. Водила мой. Хотя нет. Он отпросился. С ногой у него что-то что ли, то ли с женой. Вечно у него… То нога, то жена. Тогда этот приедет… Охранник мой. Как его? Забыл, надо же, а… Ну тот, который метр девяносто пять… Вы его знаете. Вы когда первый раз рассказ мне продали, мы вместе пошли отмечать. Помните, он ещё разнимал нас. Когда вы о Пушкине плохо отозвались. А я за него заступился. И нос вам сломал. За Пушкина.
— Я вам тоже сломал. Охранника не помню. Да и не важно. Пусть привезёт, завтра до двенадцати.
— Саня!
— Что?
— Зовут его Саня. Вспомнил. Как Пушкина.
— И как водителя.
— Йес. Саня. С одной эс.
— То есть?
— Не с двумя. Шутка.
— До свидания, Павел Евгеньевич. Рассказ отдам Сане.
— Пока, Егор.
